Рассказы о Дзержинском - Страница 35

Старик поднялся с колен, прищурился и спросил:

— Каки таки миллионщики? Чего врать-то! Кажи бумагу, не то мигом в холодную сведем.

Толпа вокруг загудела, послышались голоса:

— Да беглые они, чего с ними вожжаться...

— Зови сюда старосту...

— Ездиют, иродово племя!

Власыч бил себя в грудь, орал, но его уже не слушали, и Дзержинскому пришлось вмешаться. «Э, была не была, — подумал он, — пропадать так с музыкой! » В секунду промчалось перед глазами детство, польские паны-шляхтичи, их манера кричать на прислугу, всё то, что так страстно ненавидел, и он закричал и поднял над головой крепко сжатый кулак.

— Безобразие! — по-польски кричал он. — Я вам покажу задерживать панов, государственных чиновников, вы у меня узнаете, почем фунт лиха, хлопское отродье! Я к вам полк солдат приведу, вы меня век не забудете! А ну, подать мне перо и бумагу! Да живо, я промедлений не терплю. Кто здесь присутствует, какие фамилии? Сейчас всех перепишу на лист для пана генерал-губернатора, пан генерал-губернатор...

Слова «генерал-губернатор» Дзержинский произносил по-русски, а все остальное по-польски. Ему не пришлось особенно долго кричать. Старик вновь рухнул на колени и завыл, чтобы господин чиновник, его превосходительство, пожалел неразумную голову старичка.

Напуганный до смерти, он просил отобедать у него и остановиться, но Дзержинский наотрез отказался и пошел ночевать к другому мужику, — менее сытому по виду и менее хитрому. Такие всегда надежнее.

У этого мужика, по фамилии Русских, Дзержинский узнал, что общество ждет возвращения земского начальника и волнуется потому, что пропило земские деньги. Власыча же и Дзержинского приняли за земского начальника, ожидаемого с часу на час. Старик, на которого накричал Дзержинский, главный виновник пропоя денег: он первый подал мысль о том, что можно как следует гульнуть на эти деньги.

Посоветовались в сенях и решили в деревне не ночевать. Мало ли что...

В конце сентября старик Руда получил у себя в Качуге посылку из-за границы. В посылке был очень хороший чай, сахар-песок и сахар-рафинад, банка кофе и много кислого монпансье.

Вскрывать посылку собрались все старики.

На самом дне ящика обнаружили маленькую записочку. В записочке было написано: «На добрую память от купцов, торгующих мамонтовой костью».

— Удрали-таки! — закричал старик Руда. — Это надо себе представить, удрали! Вот молодцы!

Старикам было о чем поговорить в этот вечер.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О НОВОМИНСКЕ

Из сообщения варшавского губернатора в министерство внутренних дел:

«Согласно сообщению варшавского обер-полицмейстера, что 17 текущего июля из г. Варшавы прибудут с поездом на станцию Дембе-Вельке, Варшавско-Брестской железной дороги, члены преступного сообщества под названием «Социал-демократы царства Польского и Литвы», в количестве до 70 человек, для устройства в лесу имения Островец, Новоминского уезда, сходки с социалистическими целями, новоминский уездный начальник, взяв с собой эскадрон 38-го драгунского Владимирского полка, отправился того же числа в 5 часов пополудни в указанную местность, где действительно обнаружил собрание неизвестных лиц, состоящее из мужчин и женщин, которые, заметив внезапное появление уездного начальника с воинскою командою, стали разбегаться во все стороны, причем было задержано 34 мужчины и 6 женщин, оказавшихся жителями города Варшавы, а возле места сборища на земле найдены прокламации революционного содержания, разные письма, записные книжки и револьвер. Упомянутые обвиняемые подвергнуты предварительному задержанию на основании 21-й статьи правил положения усиленной охраны».

Поздней ночью арестованных в лесу пригнали к воротам новоминской тюрьмы и, после некоторого замешательства, приказали:

— Можно курить и отдыхать.

В ответ раздались возмущенные голоса. Лил проливной дождь, люди устали после тридцатипятиверстного пешего похода, была уже поздняя ночь — и вот извольте: курить и отдыхать.

— Не хотим курить и отдыхать! — кричали люди.

— Открывайте ворота!

— Чего тут делать под дождем, веди в тюрьму!

— Раз арестовали, — значит, должна быть тюрьма, а не то мы по домам пойдем.

— В самом деле, товарищи, пойдем по домам!

Некоторые из арестованных сердились, некоторые шутили и смеялись. Предложение о том, чтобы разойтись по домам, всем очень понравилось, даже солдатам-драгунам. Высокий драгун, дремавший дотоле на рыжей кобыле возле Дзержинского, нагнулся к нему из седла и сказал:

— Слышишь ты, свобода! Давай уходи, ночь темная, вас покуда не считали. Посчитают, тогда хуже уходить. Бери ноги в руки.

Дзержинский промолчал. Лошадь словно вздохнула и сунулась бархатными губами в затылок Дзержинскому. Он дал ей кусок хлеба, купленного по дороге.

— Балованная, чертяка, — сказал драгун, — набаловалась у меня. Все кушает. Щи останутся — щи кушает, каша — кашу кушает. Свинья прямо, а не кобыла.

Дождь пошел сильнее. Слева во тьме шуршали под дождем темные купы деревьев, наверное, тот самый лес, о котором давеча говорил драгун. У ворот тюрьмы уездный начальник, в плаще-дождевике с поднятым капюшоном, кричал на смотрителя и грозился его упечь, и было слышно, как старик-смотритель кашлял и отвечал: «Виноват, ваше благородие, виноват! »

— Нету для вас местов! — сказал драгун Дзержинскому. — Бери уходи. Я-то стрелять не буду, хотишь забожусь?

— Не хочу! — сказал Дзержинский.

— Чудак ты, свобода, — сердясь заговорил солдат я совсем низко наклонился с седла. — Тут же до лесу полверсты не будет. Бежи. А я и глядеть не стану. Нужно очень. Кобыла моя спит, и я сам спать буду. Перекрестись да и бежи.