Рассказы о Дзержинском - Страница 75

— Здравствуйте, Алексей Максимович, — сказал Дзержинский. — Давно мы не видались...

С Горьким он разговаривал долго, смеялся своим заразительным, молодым смехом, потом сказал секретарю:

— Все по поводу ученых хлопочет Горький. Голодают они у него. Надо помочь, обязательно надо. А где взять еду?

Пока он разговаривал с секретарем, в комнату вошел фельдъегерь из Кремля. Дзержинский вскрыл пакет и узнал почерк Ленина.

«Ввиду того, — писал Ленин, — что налеты бандитов в Москве все больше учащаются и каждый день бандиты отбивают по нескольку автомобилей, производят грабежи и убивают милиционеров, предписывается ВЧК принять самые срочные и беспощадные меры по борьбе с бандитизмом».

Тотчас же в кабинете у Дзержинского было созвано совещание руководящих работников ВЧК.

Под утро он уехал домой. Ему было холодно, он чувствовал себя плохо. В кармане шинели лежали два маленьких яблока — он вез их своему сыну.

У СКУЛЬПТОРШИ

В 1920 году в Москву из Лондона приехали мисс Шеридан, известная скульпторша, лепить советских людей. В Москве мисс Шеридан пробыла довольно много времени и по возвращении в Лондон издала книжку о Советском Союзе.

Принимая от Дзержинского папку с подписными бумагами, секретарь виноватым голосом сказал:

— Опять звонили от мисс Шеридан.

— Давно? — спросил Дзержинский.

— Два раза — утром и только что.

Дзержинский молчал.

— Она просила передать вам, что скоро уедет. Она очень огорчена, что вы заняты и не можете уделить ей двух часов времени. Она просто в отчаянии. Она так много слышала о вас.

— Могу себе представить, — произнес Дзержинский.

Секретарь пошел к двери, но у порога остановился и спросил:

— Что же мне все-таки делать с этой мисс, Феликс Эдмундович?

— Не знаю, — сказал Дзержинский. — И потом, — почему она хочет меня лепить? Разве я натурщик? Зачем это?

— Она ссылается на историю, — уныло произнес секретарь. — Мисс считает, что это нужно для истории.

Феликс Эдмундович невесело улыбнулся. Он не любил высокие слова, это смешило его.

— Однако мисс настойчива, — сказал он, — с такими характерами бороться так же трудно, как с извержением вулкана. Когда она позвонит, передайте, что я буду у нее в то время, которое она мне назначит. Ради искусства и мисс Шеридан мне придется спать на два часа меньше.

На следующий день, точно в назначенное время, Дзержинский приехал к мисс Шеридан. Его ждали. Скульпторша была в халате, вежливая, улыбающаяся, приветливая.

— Я счастлива вас видеть, — сказала она, с удивлением вглядываясь в лицо Дзержинского. — Я не думала, что председатель Чека окажется таким.

— Каким же вы представляли председателя Чека? — холодно спросил Дзержинский.

Не зная, что ответить, мисс Шеридан перевела разговор на другую тему.

— Мне очень жаль, что я оторвала вас от дел государственной важности, — сказала она. — Но это только на два часа. Я прошу вас, мистер Дзержинский, простить мне мою настойчивость. История...

И мисс Шеридан довольно непринужденно стала говорить об истории. Она знала ее хорошо, особенно в тех частях, которые связаны с искусством, — история всегда давала искусству обильный материал. Дзержинский слушал молча, опустив глаза.

Потом его усадили, и мисс Шеридан занялась освещением. Она опускала и поднимала шторы на окнах и говорила о значении света в работе скульптора, о материале, о гипсе, о мраморе. Но Дзержинский почти не слушал. Эти шторы, и кресло, в которое его посадили, и ясный день за окнами — все вместе напоминало ему молодость, Краков, старика-фотографа, у которого он снимался тогда, чтобы послать карточку родным... Это была самая лучшая, самая похожая его фотография, он снят с папироской, и лицо у него спокойное, отдохнувшее.

Он сидел и вспоминал, и смотрел туда, куда попросила смотреть мисс Шеридан — на каменную доску. На доске стояли очень старые часы из фарфора с розовыми цветочками и порхающими мотыльками. Часы отбивали четверти коротенькой пастушеской мелодией, полчаса отбивали коротким звонком, час — боем. Опустив веки, он вначале вспоминал Краков, потом почему-то подумал о деле провокатора Каплинского, о его связи с охранкой, об уликах, о самом Каплинском.

Мисс Шеридан уже лепила.

Думая о своем, Дзержинский видел, как она порой поглядывала на него, как наклоняла голову, как смотрела сбоку.

Часы с цветочками щелкали на мраморной каминной доске.

Через пятнадцать минут часы проиграли пастушескую мелодию, через тридцать ударил короткий звонок, еще через пятнадцать опять мелодия.

Дзержинский сидел совершенно неподвижно, и только по живому и острому блеску его зрачков было понятно, что он не дремлет, а думает, решает какую-то задачу.

Мисс Шеридан лепила быстро, немного нервничала, но почти не переделывала. Это молчание становилось уже тягостным.

— Вам не скучно, мистер Дзержинский? — спросила она, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Нет, — ответил он. — Почему же?

Прошел час — Дзержинский не шевелился.

— Может быть, вы устали? — вежливо осведомилась мисс Шеридан.

— Нет, я не устал, — ответил Дзержинский.

Слегка улыбаясь, мисс Шеридан сказала, что она лепила многих выдающихся людей разных стран и что никто никогда не вел себя так, как мистер Дзержинский. Все выдающиеся люди обычно быстро уставали, жаловались, что им скучно, много разговаривали. А мистер Дзержинский сидит совершенно неподвижно вот уже второй час и не жалуется. У мистера Дзержинского ангельское терпение.